obshalka

Рожденные в СССР

[26 февраля 2008г. | 13:47]


Отношение к Союзу как лакмус мировоззрения

Что такое сегодня Советский Союз? Советская эпоха, советская власть, советские люди... Это - символы. Реальность, сменившая свой статус - с материально-символической на символическую в чистом виде. Как всякие символические конструкты, этот может иметь - и имеет - массу интерпретаций. Точных, неточных, верных, неверных - не совсем уместные понятия.

Вполне естественно, что в наших условиях "советские" символы несут серьезную идеологическую нагрузку. Отношение к ним - это восприятие этой идеологической нагрузки. Однако при этом идеологическая нагрузка тоже весьма разнообразна. То есть, в принципе, на простенький вопрос: "Что для вас значит Советский Союз?" не стоит ждать простых ответов.

Еще и потому, что одновременно придется описывать свое отношение к этому феномену, который, как и всякая империя или импероподобное образование, не укладывается в политико-экономическую плоскость. Страшно сказать: сей феномен имеет мировоззренческое значение...

Разговор об этом значении может быть очень долгим. Фактически бесконечным. В рамках относительно короткой и-нет-статьи его затевать нет смысла. А смысл есть в попытке обобщить те основные позиции, из которых складываются наиболее часто встречающиеся модели отношения к "советской реальности".

Первая модель - "вздох по светлому прошлому". В рамках этой модели люди обращаются к "советскому" как к такому, которое лучше нынешнего. "Да разве могло при Советской власти..." - дальше описываются негативные события, действия, наблюдаемые в реальности современной. Эта модель символически уравнивает Советский Союз с прошлым вообще, лишает его каких-либо особенностей. Люди, мыслящие в пределах этой модели, мало чем отличаются от тех, кто ностальгировал в начале двадцатого века по Российской империи, по Австро-Венгрии и т.д. Это классическая тоска по империи, по империи в принципе; конечно, по империи не в примитивном либерально-диссидентском понимании, а по империи как по эффективной организации государственной деятельности. Само собой, сомнительные стороны такой организации в этой модели не рассматриваются; ностальгию порождает идеализированный, сугубо символический слепок когда-то существовавшей реальности, воспринимаемой "аки Золотой Век". Эта модель свойственна пожилым людям и гражданам не слишком большого достатка, хотя, безусловно, не только им.

Вторая модель - "нет дела до ушедших". Эта модель идеально описывается множеством пословиц, поговорок, идиом фаталистического характера: было, быльем поросло; было и прошло; нечего прошлое ворошить и т.п. Людям этой модели так же, как и предыдущим, в сущности безразлично, что именно перестало существовать, но природа этого безразличия совершенно иная. Чаще всего сознание этих людей просто неспособно принимать реальность более широкую, чем та, в рамках которой проходит их повседневность. Ее стабильность - вот что их интересует, а если не стабильность, то возможность этой стабильности добиваться. И нет принципиальной разницы, каковы доступные средства в этом незатейливом занятии; потому и то, что было, не вызывает никакого интереса. В ценностном наборе этих людей нередко вовсе отсутствует история. К символам эти люди до определенного момента индифферентны; их прагматизм и утилитаризм не терпит материально безрезультатной траты времени. Вторую модель в большинстве случаев используют малые и средние бизнесмены, представители виртуального "среднего" класса.

Третья модель - "кланяться новому миру" и четвертая модель "иди и смотри" хоть и не очевидно, но близки. Третья - это профессиональные диссиденты "постфактум"; обычно такие люди очень тонко чувствуют новую реальность, новую власть и то самое "новое мышление", и демонстрируют свое единение со всей возможной искренностью. При этом их поведение в предшествующих условиях строилось на тех же принципах; столь же искренне (может, лишь с меньшей навязчивостью) они сливались в экстазе с той реальностью и с той властью. Однако при растворении материального, фактического аспекта той (в данном случае советской) реальности люди третьей модели начинают "испытывать острую неприязнь" к оставшемуся символическому следу. Эти люди превращаются в самых страстных диссидентов ушедшего государства; по их словам, нет никого, кому жилось при Союзе хуже, чем им. Причина их "плохого житья" представляется им очевидной: ведь еще тогда, "в те годы" они предчувствовали (глубоко, в душе) приход нового, настоящего, долгожданного и этим своим предчувствием, надо полагать, наносили самую острую рану античеловеческому режиму.

То, что их предчувствия были настолько глубоко спрятаны, что о них не догадывались и сами носители, вызывает у людей третьей модели небывалое раздражение и вынуждает их вспоминать в мельчайших подробностях, как они, будучи на втором курсе соответствующего вуза, цинично проспали пару по научному коммунизму, но никому в этом не признались, невзирая на давление тоталитарной машины. Третья модель - это чаще всего интеллигенция, самая разнообразная, начиная от творческой и заканчивая преподавательской (среди технической все-таки эта модель не столь популярна). Ушедшую "империю" они рисуют прежде всего как "концлагерь для культуры", зачастую невольно повторяя в пламенных характеристиках "тех страшных времен" гэбэшно-комсомольских бардов.

Четвертые - совсем другие, на первый взгляд; их модель ведет название от одноименного фильма Элема Климова. Есть там замечательный момент, когда партизаны наконец-то блокируют нацистов и полицаев, и тут полицаи-славяне начинают дико кричать, что они-то свои, свои, хорошие, а это все эти гансы проклятые виноваты, немцы-фашисты, твари нечистые; и когда партизанский командир велит облить всю эту крысиную стаю бензином, полицаи первыми хватаются за канистры, радостно приговаривая: так их, мерзавцев, гитлеровских шакалов, сейчас мы их пожжем!..

В фильме "мы" не получается: главный герой не выдерживает и открывает огонь по отвратительным "своим" крысам. На постсоветском пространстве с героями трудно; поэтому бывшие комсомольские бонзы, секретари парткомов, ЦК, инструкторы райкомов-горкомов-обкомов делают успешную политическую и бизнес-карьеру, кляня и ругая Советский Союз как неимоверное, немыслимое, куда худшее, нежели любой нацизм, зло. В принципе, разница между третьей и четвертой моделью - в уровне демонстрируемой активности; у "адептов" четвертой модели этот уровень и при "бывших", и при нынешних условиях не в пример выше. В остальном они мало чем друг от друга отличаются: "их" СССР - это состав их преступления, скелет в их шкафу, скелет, который они тщательно приписывают другим. Признавать, что это - одновременно и символ их ничем не обоснованного возвышения, люди третьей и четвертой моделей отказываются категорически.

Пятая модель - "на стороне побежденных". Здесь отношение к "советскому" вырастает из признания незаслуженности и одновременной неизбежности падения СССР. Условно говоря, Союз для этих людей - символ проигрыша в силу положительных качеств, проигрыша по причине неспособности отречься от позитива. Среди этих людей встречаются совершенно разные фигуры - последовательные патриоты Союза и упорные диссиденты, желавшие, однако, трансформации державы, а не ее смерти. В их представлении СССР развален им же взращенными интеллектуалами; и, несмотря на то, что по формальным признакам люди пятой модели вполне "годятся в интеллигенты", сами они опасаются отождествлять себя с "массовой" интеллигенцией. Им непонятна нужда в кусании того, что уже не может укусить в ответ; классический, "вечный" конфликт интеллигента с властью для них перестал быть актуальным с исчезновением "той" власти. Те из них, кто диссидентствовал в советские годы, привыкли протестовать против Системы как таковой, причем советская Система с их точки зрения - далеко не худшая. Для сторонников пятой модели Союз - это то самое государство, гражданами которого они до сих пор остаются, вне зависимости от отношения к нему. Это, если угодно, символ не только опасности, косности, угрюмой неповоротливости, но и наивности и простенького, но все же альтруизма. Освобождение этого символа от "груза реальности" лишь укрепляет людей пятой модели в их убежденности. А убеждены они в том, что гибель империи - это не повод для танца; тем более, когда на смену приходит совершеннейший гротеск. При всем при этом нет более жестких (потому, что - не истеричных) критиков "советских недостатков"; однако лишь за собой они признают такое право, поскольку лишь они говорят и о советских достижениях. А главное, лишь они видят и признают, что практически все "черные" стороны советской реальности перекочевали в постсоветскую. Символ же (или, как минимум, одно из его толкований) свободен от подобных сторон, отчего и вызывает более теплые чувства у этих людей.

Тех, кто существует за рамками этих пяти моделей, не так уж и много. Это либо истеричные демонстративные либералы, наподобие российской Новодворской или отечественного Левка Лукьяненко, либо - что совсем уж большая редкость - относительные объективисты, которых можно бы назвать умеренными, вроде Дмитрия Табачника. Их позиция - это не отстраненная, но широко обоснованная позиция историка, не беспристрастного, но не склонного к манипуляциям (по крайней мере, с прошлым). Их даже меньше, чем истериков-диссидентов; и при всей убедительности такой позиции мне, например, она все же не так близка, как пятая модель.

Так или иначе, но сегодня отношение к Союзу - это показатель едва ли не классовый, как минимум - социокультурный. Мировоззренческий, как уже было писано в начале статьи. И нет ничего удивительного в том, что люди, которых в Союзе бесконечно раздражали официальные праздники, идеология, знаки советской реальности, сегодня реагируют на них совершенно иначе. Это естественно, поскольку символы эти поменяли статус, утратили официальность, обязательность и принудительность. А взамен пришло нечто такое, на фоне чего советское оказалось куда привлекательнее. Поэтому и празднуют то же 23 февраля не как день "защитника отечества", а в советской формулировке - потому, что есть возможность наполнить этот символ собственным, не навязанным, значением. О том, что советские символы и идеология при всех своих минусах как минимум не являются символами и идеологией глупости и неграмотности, и говорить не приходится. Это важно, но это - не главное. Сегодня мало кто относится собственно к СССР; отношение строится к внутреннему образу, к символическому аналогу. А то, каким значением наполняется этот аналог, достаточно хорошо характеризует человека. Кто-то будет с пафосом, а-ля Ив Монтан, рассказывать о своеобразии советского женского белья, а кто-то вспомнит, что без Советской власти вряд ли получил бы фундаментальное образование.

Продолжение следует

Артем Литовченко, СКУНС-ИНФО

_________________
Я Родину свою люблю, а государство ненавижу!

А. Розенбаум